Завершение строительства Ладожского канала

О РУКОТВОРНОЙ РЕКЕ, КОРМИЛИЦЕ ПИТЕРСКОЙ
 

Еще с полгода вели на канале достройку. Доделывали шлюз в Новой Ладоге. Заканчивали береговую одежду. Выглядела она весьма внушительно. Первые двенадцать верст от Волховского устья укреплены фашинником, затем до Кобоны сверх ростверка* — круглым камнем, далее — деревом, а последняя, «парадная» верста до Шлиссельбурга — тесаной плитой. Верстовые столбы теперь метились не от Ладоги, но от Невы.

В государственном казначействе подсчитывалась конечная стоимость более чем десятилетних работ. Получилось: 2 477 676 рублей 56 ³/_⁴ копейки.

Над этими долями копейки потешалась вся Россия, поскольку знали, что начиная с Данилыча воровство было бессчетное. В марте 1731 года обнародован указ об открытии канала: «Объявляем через сие, что Ладожский канал ныне к окончанию приведен и с наступающей сего года весны всякие суда и плоты без всякого задержания и бывшего на Ладожском озере страху, из реки Волхова прямо в Неву-реку проходить будут...»

На пристанях прибиты листы с росписью пошлинного сбора. Платить — по длине барки, с каждой сажени и в зависимости от груза. С судов, кои везут муку, крупу, толокно, горох, солод, овес, сало, мясо, смолу, деготь, брать по рублю с сажени. Суда с медом, маслом, хмелем, табаком, льном, кожей, канатами, железом, пенькой, вином, лаптями платят по 1 рублю 50 копеек; с воском, холстом, мехами — по 2 рубля.

Миних по случаю завершения работ получил в дар мызу Гостилица вместе со всеми строениями, живностью и мужиками. Христофор Антонович при всех его чинах и должностях — он к тому времени был уже генерал-губернатором санкт-петербургским, ингерманландским, карельским — сохранил за собой, казалось бы, скромное звание главноначальствующего над Ладожским каналом.

В шуме празднеств, как водится, не подумали о тех, кто строил канал, — о работных, о канавских мужиках. Миних от щедрот своих пожаловал им сколько-то бочек пенника. Пусть считают, что получили самую большую награду, — в этакой костоломке остались живы. Чего еще?

Со дня на день ждали прибытия на канал императрицы Анны. Едва только сошла вешняя вода, кондуктору Смирному было приказано в парусной лодке проехать все сто четыре версты канала для досмотра. Какие же это были чудесные дни для Захара! Он год за годом вместе со своими артелями рыл русло. Можно сказать, как крот, не поднимал головы, видел лишь растревоженную землю, глину, ползущую с лопаты. А сейчас вдруг открылась взгляду плывущая за горизонт лента водной дороги.

Большой канал набирал силу сразу, с ходу. В него густым потоком хлынули тяжело груженные барки. Все суда старались обогнать медлительные огромные лесные плоты — гонки. Застрять в них — беда. А еще страшнее — попасть в залом. Развернет течением и ветром такой плот, ни обойти его, ни объехать. До ночи прокукуешь, с места не сдвинешься.

По берегу канала, по бечевнику суда тянули в лямках лошади и люди. Оттуда доносился топот босых ног, свирепое понукание, тягучая «сподручная» песня, в которой за вздохами только и разберешь «о-о-ох» да «у-у-ух», похожие на долгий бесконечный вой. Под полными парусами суда шли реже. Ветер на Ладоге шалый, на узкости берегись — того и гляди, в откос влепит. Завидев издали перекидной мост, команда «рубила» мачты, наклоняла их, чтобы пройти беспрепятственно.

Среди всяческих барок и полубарок Захар вел свою лодчонку то под малым косым парусом, то гнал ее веслами. Шкипера наклонялись с палубы, ожесточенно бранились. Эта вертлявая скорлупка всем мешала. И чего только она сюда затесалась! Захар, в свой черед, потрясал кулаками, багром отталкивался от наползавших на него крутых корабельных боков.

— Не серчай, дядя, — кричал он иному судовщику, — и я тут не последняя спица в колеснице!

Желтая вода в канале, подпертая шлюзами, текла рядом с озером, рядом и выше его. Отсюда Ладога виднелась до горизонта. Неоглядная, своенравная, то ласково-голубая тихоня, то вздыбленная, грохочущая, белесая, беспощадная. Но отныне уже не страшная. Человек накинул узду на озеро-море. Путь открыт безопасный.

Может быть впервые в жизни Захар Смирной с удивлением и вниманием посмотрел на свои руки - в ладони, в каждую складочку въелась черная землица, в ссадинах они, в трещинах, обветренные, жесткие, загрубелые. Подумалось «Экую громадину мы смастерили. Знать, силушкой бог не обидел».

По каналу Захар плыл, будто снова по трудной жизни своей шагал. И грустно ему было оттого, что понимал туманом повитая, уходила молодость в невозвратную даль... Заночевал Смирной в Дубно. Утром по холодку собрался в дорогу. Остановился на берегу, у бревенчатого сарая. Под высоким навесом стоял оснащенный бот, и странно было видеть его на подпорах. Бот был сосновый, конопатный, крепленный железом вгладь.

Подле сарая на траве сидел старик сторож. Он вертел в руках пустой рожок из-под нюхательного табака. Увидев Захара, старик крякнул, поднялся, поискал у стены свою суковатую палку, чтобы быть «по всей форме». Но разглядел простецкую, мужицкую одежду на плечах подошедшего, сердито остерег:

— Проваливай, проваливай. Нечего тут шляться.

Смирной кинул старику берестяную табакерку. Он набил одну ноздрю, другую. Прочихался, подобрел. Принялся объяснять;

— Государь Петр Великий на энтом боте по нашему каналу от Новой Ладоги ездил. — Приосанился, рявкнул, словно команду подавал: — Паруса при боте — грот с гафелем, стаксель и кливер! — Махнул рукой и добавил потише: — Да что ты, сиволапый, в энтом деле смыслишь... Ну, ладно, посмотрел — и пошел прочь...

Но Захар не уходил. Он не мог отвести глаз от старенькой одноколесной тачки, приваленной к борту суденышка. Доски, из которых она была сколочена, местами потрескались. А на дне, в углах еще не выбита засохшая глина. Сторож не дал разглядеть как следует тачку, он уж и палкой стал размахивать.

В лодке, отчалив от берега, Смирной все раздумывал о тачке. Ведь это — та самая, на которой Петр Алексеевич в Волховском устье землю возил. Тогда все начиналось. Тогда и жизнь молодого рыбака на новую стежку повернула...

В пути Захар дольше всего задержался у плотин и дамб запасной воды. Наверно, после Невского шлюза это было самое хитроумное сооружение на обходном канале. Запасная вода впрямь выглядела внушительно. Она состояла из нескольких резервуаров, называвшихся по ближним деревням и урочищам Дубненский, Белозерский, Черновский... Зеркало простиралось на восемьдесят семь квадратных верст!

Цифру эту Смирной, по должности своей, знал в точности. Тут было чем погордиться. Знал он — и какие затворы надо поднять, какие водоспуски открыть, чтобы этакую уйму воды бросить в канал. Никакое мелководье, никакая засуха не опасны, раз при рукотворной реке имеется рукотворное озеро.

— Вот тебе и сиволапые мужики! — вслух сказал Захар, погрозив в сторону Дубно.

Воду слегка рябило. Смирной взял ветер в свой крохотый парусок. Лодка пошла быстрей. В Шальдихе дюжина, оборвышей грузила барку плитой. Шкипер озабоченно промерял жердью осадку. Какие-то мужики и бабы просили довезти их до Липок. Шкипер разрешил, и они шумно заполнили всю палубу, где стояла объемистая бочка с невской водой. Приосанясь, шкипер крикнул:

— А ну, махни!

На берегу приняли команду. Парень, сидя на низеньком, брюхастом коняге, взмахнул кнутом. Медленно тронулась барка... Люди обживали новую дорогу. По каналу двигалось так много барок и плотов, что к вечеру заметно нагоняло воду к низовью, и только ночью уровень выравнивался. Кондуктор заново придирчиво осмотрел кобонский шлюз, лавские плотины. Составил роспись самонужнейших доделок в Шальдихе и Назие. Когда он подплывал к Шлиссельбургу, воды Ладожского озера светились, зажженные вечерней зарей.

— Должно быть, к ветру, — отметил Захар.

Далеко за озерной гладью, на самом горизонте, темнела неширокая полоска. То был остров Зеленец, и до сей поры — необитаемый. И снова нахлынули мысли о далеком, давнем. Ведь тогда, в ту страшную бурю, Захару казалось, что нагрянули самые тяжелые дни. А сейчас он знает — это были счастливые дни. Неделя счастья. Одна на всю жизнь... Стало зябко. Смирной во всю силу налег на весла.

На следующий день в ладожском подворье кондуктор передал свои росписи механику Резанову. Миновал еще месяц всяческих расчисток, доделок. Большой канал был готов принять гостей из столицы. Гости не спешили. Приехали через год. К этому времени канал уже работал размеренно, полным ходом. Единственная задержка произошла именно в день приезда Анны. Все суда и лесные гонки были остановлены в самом русле и на волховском рейде.

С плота, покрытого ковром, рослая, рыхлая женщина мазнула кистью по воротам Невского шлюза. Ведерко с разведенным золотом, стоя на одном колене, держал Миних. Флотилия, расцвеченная флагами, поплыла к Новой Ладоге. Палили пушки на берегу. Только утром заждавшимся шкиперам и плотогонам разрешили пройти канал.

Десятки судов продолжали путь в Петербург, а сотни и тысячи на больших и малых реках были на подходе. Плыли огромные волжские барки, легкие еловые ильменские полубарки с хлебом. Плыли вологодские каюки, скрепленные вязовым лыком, и камские коломенки с железом, нижегородские унженки, украшенные нарядными, в деревянной резьбе каютами — настоящими избами на корме — и целые караваны ладей — свирских, соминских, тихвинских.

Вся Россия обновляла канал, голубой путь.

А в столице по сему случаю никаких празднеств не было. Там успели позабыть об осенних и весенних тревогах (канал-то ведь начал действовать давно, с полпути). Перестали с боязнью думать об озере-море. Знали — Ладога всегда выручит. За позолотой, вскоре облупившейся, за мгновенной, легко исчезающей мишурой открывалось незыблемое. Дело, сделанное работным людом. Струилась под солнцем, плескалась в берега река рукотворная, кормилица Питерская.

* Ростверк — бревенчатое основание постройки.