Кристоф Миних, Захар Смирных, Арап Петров и Василий Иванов

О ТЕХ КОМУ ЖИТЬ В ЭТОЙ ПОВЕСТИ
 

Той же осенью за сотни верст от Санкт-Петербурга, от его трудов горестей и огней, на Варшавском плацу генерал-майор Бурхард Кристоф Миних строил войско к смотру и параду. Генералу недавно исполнилось тридцать пять лет; он строен, высок, красив. Генерал шпорил коня, в развевающемся плаще носился перед полками, перестраивал каре, покрикивая резким, властным баском.

Миних, природный немец, за пятнадцать лет службы успел показать свою боевую отвагу и решительность. Он участвовал в войне с Францией, побывал в плену, а ныне служил польский короне. В его судьбе странно сочетались шпага и циркуль. Прадед и дед Бурхарда Кристофа, образованные инженеры, вели водяные работы в Вистлендском графстве. Отец строил плотины и шлюзы в Ольденбурге. Он приучал и сына к тому же делу. Маленький Миних в девять лет умел недурно чертить. А в пору возмужания поманили военная слава, дым костров, серебряные голоса труб...

Удачливый и храбрый, молодой генерал ни о чем не жалел. Острый клинок тешил его гордость куда больше, чем дюймовая линейка. Все же в характере Бурхарда Кристофа рядом с тщеславием, постоянной готовностью к риску и невозмутимым бесстрашием была расчетливость. Он знал, что торгует своей шпагой, и всего важнее в этой торговле не прогадать, не продешевить. Он знал также, что Польша — только кратковременный бивак на его пути. Главное — за горизонтом, впереди.

Вот уже скоро два десятилетия воюют могущественнейшие державы Европы — Швеция и Россия. Едва ли не с первых своих офицерских галунов Миних прикидывал: кому выгодней было бы служить? Временами казалось — шведскому Карлу, иногда — русскому Петру. После сокрушительного поражения шведских войск под Полтавой, после морских викторий и падения Выборга особенно раздумывать не приходилось. Победа России была несомненной, делом ближайших лет. Огромная, по слухам — варварская, Россия, с ее просторами от моря до моря, с ее снегами и медведями, со столицей среди невских болот неотразимо влекла немецко-польского генерала, этого бродячего рыцаря.

Бурхард Кристоф Миних давно искал встречи с Петром. Чудаковатый верзила, русский царь путешествовал по заморским землям, и следом за ним бежала удивленная людская молва. Европа не видывала таких монархов. Он заглядывал на верфи и в кабаки, на городские рынки и в арсеналы, кузницы и словолитни. Встретиться с Петром было нетрудно. Ему нужны такие вот беззаботные «перекати-поле», смелые солдаты, как Миних. Они столкуются...

В тот же год на краю российской земли, в деревушке Леднево, пело, голосило, топотало пудовыми рыбацкими сапогами хмельное застолье. Изба, сложенная из окоренного сосняка, ходуном ходила. Празднику тесно было под низким, закоптелым дочерна потолком, среди конопатных, с прозрачными смоляными наплывами стен — выхлестнул праздник на двор, на улицу, на самый берег озера. Темные тучи волочили брюхо по дальним лесам. Рыбаки крякали, ухали, кружились на потревоженной земле. Ветер холодил разгоряченные лица, распухшие губы, взмокшие шеи. Никто не прислушивался к тихому балалаечному перебору.

Бабка Стеша праздновала сговор своей второй внучки Дарьюшки с Захаром Смирным. Большуха Анастасия давно уже была замужем за староверским старостой из Выгозера Иваном Круглым. Захар, воспитанник Ивана, тоже пошел было по кержацкой дорожке — почитай, все свое раннее отрочество прожил в Кивгоде, в скиту старинном и строгом. Бог с ними, недолюбливала бабушка Стеша раскольников, этих лесных нелюдимов, прижимистых, молчаливых, богомольных и злобных. Хватит с нее одного Ивана. Ни за что не сговорила бы Дарьюшку с Захаркой. Да он вовремя распрощался со староверством. Стал, как и положено молодому ладожцу, рыбаком... Нынче сговор. Зимой свадьба. Будут молодые жить в Леднево.

Когда-то неподалеку от Леднева по малой речке проходил шведский рубеж. Но селяне отошли на российскую сторону, издавна рыбачили для воеводского двора. На покосившихся крестах деревенского кладбища — почти сплошь женские имена. Мужики гибли на Ладоге. Вот и Степанидин единственный сын в громовую, озаренную молниями ночь не вернулся с озера. Безвестно сгинул с челном своим. Было это незадолго до войны со шведами. Невестка не перенесла горя, зачахла. Остались две девочки, сестренки. Бабий Стеша плакала только в первые дни. Потом некогда было плакать.

Не жаловалась никому. Покоя не знала. Ее натруженные руки с годами как-то скосились в суставах, огрубели, стали похожими на лапы. Внучек бабка вырастила статными сероглазыми красавицами. И вот уже младшенькая нашла своего суженого. Низенькая, чуть сгорбленная, ссохшаяся, стояла Степанида Федоровна на крылечке. Прикрывала концами платка беззубый рот, лучила добрый взгляд на Захара и Дарью.

Он — плотный, кряжистый. Смоляные кудри упали на потный лоб. Она одного с ним роста, тоненькая и стройная, глаза опущены, выступает лебедушкой, губы пахнут лесной малиной. Жених и невеста держатся за руки, как малые дети, словно опасаются потеряться в шумной толпе. «Так бы всю жизнь пройти им рядышком», — шепчет старая провалившимися губами...

От Леднева до Парижа — немереные версты. Ладожским рыбакам, поди, неведомо, что есть на свете такой город, именуемый еще «Новым Вавилоном». В Париже в ту пору начинал свое школярство Абрам Петров. Был он в годах, хотя и молодых, а все-таки для школьных азов великовозрастен. Что делать, — так уж все сложилось. В французскую столицу приехал «негр из России». Не первая и не последняя причуда в его судьбе.

Лет двенадцать тому назад русский посол вывез из Турции маленького африканца. Был он уроженцем Абиссинии, а в Турцию попал как аманат, заложник. Случай забросил его в Россию. Черный кроха, сердито сверкающий белками глаз, показался забавным государю Петру Алексеевичу. Он оставил его у себя. Сам окрестил Абрамом, дав в отчество свое имя, ставшее на время и фамилией. Так при российском дворе прижился «арап» Петров. Что ждало его в незнакомой стране, в доме великана, у которого страшно топорщились усы, даже когда он смеялся? В журналах дворцовой канцелярии появилась однажды запись: «Деланы кафтаны Якиму карле и Абраму арапу, к празднику рождества христова, с камзолы и штаны».

Быть бы «арапченку» среди уродов, шутов и шутих. Да Петру Алексеевичу полюбилась его бойкость, необыкновенная сметливость. Привязался к нему, сильно привык. Спал малыш обычно у порога государева покоя. Нередко ночью, тревожимый бесконечными заботами, Петр Алексеевич сердито звал:

— Арап!

Тот мгновенно вскакивал со своей подстилки.

— Подай огня и доску!

Аспидная доска всегда висела на стене, возле кровати. Петр Алексеевич, скрипя грифелем, записывал неотложное — не позабыть бы к утру.

— Поди спать, — отпускал «арапа», который спросонья кулачонками тер глаза.

И вот малыш стал юношей, ладным и расторопным. Петр Алексеевич, не раздумывая, отправил его вместе с дворянскими недорослями за рубеж, в город Париж для учения, «главнейше же инженерству». Крестник царя Петра! Это стоило любого титула, при котором очень даже можно забыть о цвете кожи. Абрам Петров зван в большой свет. Знатные француженки не гнушаются пройтись в полонезе с этим стройным иноземцем — у него такие пламенные глаза. И крохотные нежные ручки тонут в черной лапище.

Да у него-то, при всей его молодости, крепко засел в голове наказ, данный ему при прощании в Санкт-Петербурге. Где найти толковых учителей, сведущих в фортификации и гидравлике? К тому же не жадных до денег. Государь скуповат. Приходится на еде экономить. Впрочем, страшно ли юному волонтеру иной раз недоесть, недоспать? Рядом с домом, где жили приезжие из России, в поле устроили примерный городок. Здесь вырыли неглубокие апроши, подняли малые земляные плотники, бейшлоты. Петров с охотой проверял на земле вычитанное в книгах, услышанное в словесном поучении. Трудное дело — инженерская наука...

На исходе осени в Приладожье, в сельцо Дубно пришел на зимовые квартиры Новгородский полк. Был он боевой, обстрелянный. Начинался этот полк в Азовских походах. Дважды погибал под вражескими крепостными стенами и дважды заново рождался, пополненный рекрутами-северянами: вологодцами и вятичами. Назывался же он прежним именем, по первому своему составу. Под Нарвой новогородцы бежали от противника во всю прыть. Зато Копорье и Ям взяли в упрямой лихой атаке. И на Выборгском замке под картечью поднимали они петровский штандарт...

Истомленный долгим походом, полк первые сутки беспробудно спал. Крестьянских изб едва хватило для офицеров. Солдаты могуче храпели в сложенных на скорую руку шалашах, а то и на мягком мху, у костра. Не было сил ставить палатки. Лишь на другой день начали валить лес для казарм, для складов, для поварни.

Среди молодцов, рубивших деревья и поднимавших венец на венец, приметен был солдат почти саженного роста. Глаза у него были ребяческие, синие под мохнатыми пшеничными бровями. Звали его Иванов Василий. На всех смотрах полковое начальство ставило Василия в первый ряд, точно хотело похвастаться: вот-де какие у нас витязи. Сам же он не любил быть на виду, будто стыдился своих огромных рук и ног, на которые не лезли ни одни казенные сапоги. Шили ему по мерке, на особицу. На солдатских гульбищах, которые случались после удачливого боя, Иванов всегда становился в сторонку, сотоварищи побойчее оттирали его от костра, в холодок. А щи из общего котла он чаще всего хлебал последним, уже без мяса.

Вся рота покатывалась со смеху, слушая историю, как Василий попал в солдаты. Поверстан был в рекруты сын старосты. Служить ему не хотелось. Так Василия подпоили брагой — до того он и вкуса ее не знал. Очнулся парень уже в войсковой канцелярии, связанный. Сдали его в полк «в зачет рекрута». Связали же, наверно, потому, что спьяну шумел. Сын старосты остался в деревне, при отце.

— Чего же ты не вопил? — спрашивали Иванова товарищи.

Он всегда удивлялся этому вопросу:

— Зачем вопить? Я давно уже сам хотел солдатом сделаться. Тут хоть жизнь вольная.

Хохотали еще дружней. Уж не для потехи ли он такое сказал? Вот дурень, надумал под солдатской шапкой вольной жизни искать. Иванов смеялся вместе со всеми. В изредка случавшиеся свободные часы он любил уходить на озеро. Долго стоял здесь и смотрел, как волны разбиваются о берег. Ветер горбом надувал его расстегнутую рубаху...

Однако же велик мир! Затерянное в лесах приладожское село и огромный, столетиями шумящий многолюдьем Париж. Неметчина с домами под черепичными крышами, с укатанными дорогами и город-подросток Санкт-Петербург, пропахший разрытой землей, порохом и еловым смольем. И люди какие разные живут на земле! Блистательный генерал — и молодой рыбак, который, кроме озерных, других дорог не ведал. Царев вскормленник, юноша-африканец, — и русский солдат-новгородец. Могли ли они знать, что судьба сведет их вместе на болотах-кочкарях, под серым северным небом?