Ссылка Абрама Петровича Ганнибала в сибирь

О СИБИРСКИХ ЗЛОКЛЮЧЕНИЯХ ЧЕРНОГО ИНЖЕНЕРА

(Документы)
 

Морозным днем механик Резанов возвращался из Петербурга в свое ладожское подворье. Тяжелые белые подушки лежали на ветвях придорожных елок. Накануне весь день Гавриил Андреевич провел на Васильевском острове, в доме Миниха. Генерал передал ему чертежи последних шлюзов. Эти шлюзы предстояло построить при выходе из Большого канала в Неву и в Новой Ладоге, при входе в канал.

Христофора Антоновича было трудно узнать. Механик привык его видеть на работах, в плаще поверх шинели, а то и в аккуратном, но довольно поношенном камзоле. Сапоги его частенько бывали заляпаны глиной. Вполне обычный вид инженера, ведущего земляное строительство. В своих городских аппартаментах это был совершенно иной человек. Высокие напудренные букли. Надменное лицо. Орденское золото на мундире. Сверкание алмазов в дорогих кольцах. Уверенные жесты вельможи, сознающего свою значительность.

Миних передал Резанову чертежи вместе с короткими и отчетливыми указаниями: на каком фундаменте закладывать шлюзы, каким камнем отделывать камеры. Когда описывал будущие воротные механизмы, увлекся, стал чертить эскизы. На пальцах остались чернильные следы. Во взгляде мелькнуло что-то от хорошо знакомого канального генерала. Но очень скоро возбуждение улеглось. Глаза, как ледком, затянуло холодное безразличие. Мелодично прозвенели часы из литой бронзы. Миних всполошился:

— Что же это я засиделся с вами, Гавриил Андреевич. Меня ждут во дворце. Еду докладывать императрице церемониал зимней охоты... Скорей — одеваться!..

Да, да, на российском троне был уже не император, а императрица. Всего несколько месяцев назад над первопрестольной Москвой плыл колокольный звон. Со всей России съезжалось родовитое, знатное боярство на свадьбу Петра Второго и Екатерины Долгорукой. Ехали на свадьбу, а поспели на похороны. Пятнадцатилетний жених внезапно, в одни сутки, умер от черной оспы. Бояре судили, кому вручить державу и скипетр. Спешно отправили послов в Курляндию. Там жила полузабытая царевна Анна, дочь Ивана Алексеевича, родного брата Петра Великого. Когда-то Петр второпях выдал ее за герцога Курляндского. Она рано овдовела. Мудрствовать не любила, строптивости не оказывала. При ней боярству будет вольготно — править станет из-под их руки.

Вот так воцарилась Анна.

Бесконечно ловкий Миних, кавалер галантный, и при ней сумел сделаться необходимейшим человеком... Он спешил, он опаздывал во дворец. В генеральских покоях началась суета. Поспешная беготня слуг. Громкие оклики. Камердинер нес на вытянутых руках соболью шубу. Адъютант пристегивал к поясу Миниха шпагу с крупными рубинами на эфесе. С улицы доносился истошный крик кучера, подкатившего четверню цугом к подъезду. Уже из кареты Миних сказал механику:

— На закладку фундамента непременно буду... Без меня не начинайте...

Сейчас Резанову все припомнилось, как что-то никчемное, беспокойно мелькающее. Он досадливо отмахнулся от этого воспоминания, да и от самого Миниха-царедворца. Пачка с чертежами шлюзов, завернутая в полотно, лежала на дне саней. Мысли Гавриила Андреевича были совсем о другом. Под шинелью, на груди покоился зеленый сафьяновый портфельчик. Резанов то и дело совал руку в отвороты шинели, трогал портфельчик — на месте ли.

Вчера прямо от Миниха механик поехал на невскую набережную к члену Военной коллегии Пашкову; он приходился ему дальним родичем. Резанов знал, что только у него он может что-либо проведать о сибирском изгнаннике. В доме Пашкова все было перевернуто вверх дном, заколачивали ящики, завязывали корзины.

— Как ты кстати, — обрадовался Пашков Гавриилу Андреевичу, — я уж собирался разыскивать тебя.

С этими словами он увел Резанова в кабинет. Достал из ящика стола зеленый портфель и отдал его Гавриилу Андреевичу.

— Сохрани... Время сейчас смутное, неопределенное. Не понять, кто в фаворе, кто в немилости... Я еду в свою подмосковную. Что будет потом, не знаю... Нельзя, чтобы эти бумаги попали в чужие руки. Так помни же — сохрани...

Бегло заглянув в портфель, канальный механик понял только одно — это связано с именем и судьбой Абрама Петрова. В ладожское подворье сани въехали поздно ночью. Сильно вьюжило. С озера задувал ледяной ветер. Он бросал звонкие пригоршни снега в окна, что-то невнятное выпевал в печных трубах. В комнате, где, кажется, стало еще больше книг — под ними прогибались полки в шкафах, — Гавриил Андреевич зажег свечи. Раскрыл пашковский зеленый портфель.

Здесь были письма черного инженера к княгине Аграфене Волконской — с нею одной поддерживал он переписку в эти годы. Здесь же собраны отпуска — писарские копии с указов, относящихся к опальному «арапу». Пашков и его друзья подготавливали ходатайство о помиловании крестника Петра Великого. Резанов читал увлеченно. Никакое повествование не могло бы ему заменить этих безыскусственных строк. Он видел своего друга в далекой сибирской тайге.

Вот указ Абраму Петрову, догнавший его в Казани. Этим указом начался тернистый путь черного инженера. «От мая 1727 года. Его императорское величество указал тебе ехать в Тобольск... и построить крепость против сочиненного чертежа... того ради указом его императорского величества предлагаем — изволь туда ехать без всякого замедления, понеже в строении той крепости состоит необходимая нужда, а чертеж пошлется вам на предбудущей почте...»

И тут же — письмо Петрова Волконской из Казани. Это писал человек, ошеломленный своим несчастьем, но готовый мужественно противостоять ему.

«Сего числа в Сибирь, в город Тобольск отъезжаю. Может быть, еще там получу третий ордер, куда далее ехать, как изволят, я всюду готов ехать без всякой печали, кроме того, что меня лишили моих друзей, а что без всякой вины тому радуюся... Пожалуй, государыня моя, не оставь меня в своей милости... понеже, может быть, что я в последнее имею честь к вам писать, что меня зашлют в какие пустые места, чтоб там уморить... Особливо вас прошу, как возможно, чтобы послать как ни есть копию с указа, приложенного при сем нашему Колокольчику или к Разговору Ивановичу...»

В дружеском кругу существовали клички. Кто такой Колокольчик, Гавриил Андреевич не знал. А Разговор Иванович — это Пашков... Какой же дорогой ехал сосланный «арап» в Сибирь? Через Владимир на Муром, от Волги к Уральскому хребту. Путь этот должен был занять не один месяц. В ноябре того же года сибирский губернатор докладывал в Петербург:

«По указу вашего императорского величества велено от бомбардир-поручику Абраму Петрову сделать на китайской границе против чертежа крепость, того ради, когда он в Тобольск прибудет, велено его туда отправить немедленно, а понеже он человек иностранный и опасно, чтоб не ушел за границу, велено иметь за ним крепкий присмотр. И по тому его, князя Меншикова письму, от бомбардир-поручик Петров прибыл в Тобольск июля 30-го, и на китайскую границу отправлен августа 3-го числа».

Черный инженер переправлялся через замерзший Байкал в Селенгу. Он совсем обезденежел, так как в указе забыли написать, кто должен платить ему жалование. Петров «умирал голодной смертью». К этому времени Меншиков сам уже был сослан в Сибирь. По баловни петербургской фортуны опасались каждого влиятельного человека при дворе. Питомец «гнезда Петра Великого» опасен для них. Пусть-ка он подольше поживет вдалеке. Под присмотром строжайшим.

«Арап» шлет Волконской отчаянное письмо: «Лучше на себя сам руку наложить, нежели пропадать напрасленном в правде...»

В крайней нужде, в стуже, в горьком одиночестве он строит крепость на восточной окраине России. Снова и снова тучи сгущаются над его головой.

Указ Верховного Тайного совета сибирскому губернатору. От декабря 1729 года: «Повелеть, выбрав в Тобольске кого из офицеров, доброго и искусного человека, отправить тайным образом на китайскую границу, где ныне обретается... поручик Авраам Петров, и приказать тому посланному офицеру... пришед к нему в квартиру внезапно, отобрать все обретающиеся при нем письма, которые хотя бы в каких малых и черных лоскутках были, и собрав все оные в одно место, запечатать и к себе взять...»

Бедный, бедный «арап»! Что он должен был пережить в жестоком и беспричинном изгнании? Вот только нынче, кажется, чуть затеплилась слабая надежда.

Указ Анны. Февраль 1730 года: «От бомбардир-поручику Аврааму Петрову быть в Тобольском гарнизоне майором, и для того буде он... послан в Томск за караулом, оттуда его возвратить и из-за караула освободить».

Но что же это? Милость или наказание? Он уже не в гвардии, куда его определил крестный отец, он армейский офицер Тобольского гарнизона... Гавриил Андреевич закрыл зеленый портфельчик в полном душевном сокрушении.

— Друг мой, друг мой! — почти выкрикнул Резанов.

Чувство опасности и полной беспомощности было таким сильным, что Гавриил Андреевич себе места не находил. Бросился к полкам, нашел когда-то подаренный ему «арапом» Брюсов календарь с забавной и трогательной надписью. В ней говорилось о том, чтобы звезды предсказывали им обоим только доброе в жизни. Резанову показалось, будто он слышит голос черного инженера. Доведется ли когда-нибудь въявь услышать его гортанную речь, увидеть сверкание черных глаз?..

Свеча догорела до основания и залила воском медный подсвечник. Гавриил Андреевич потянулся погасить чадящий фитиль. И только в это мгновение заметил, что на окнах трепещут багровые отсветы. Пожар? Где? Неужели занялись мастерские или склады на канале? Механик выбежал на крыльцо. И замер, потрясенный красотой невиданного зрелища.

Над белой, занесенной снегами землей горели огромные переменчивые всполохи. Словно высоко в небе развесили цветастые огненные полотна. Красные, всех оттенков, синие, зеленые, они бушевали над странно притихшим миром. Лишь из лесу временами доносился тревожный рев зверей, разбуженных в неурочный час. Резанов знал, что северное сияние — нередкий гость в межозерном краю. Но обычно оно светилось слабо, его не всегда и замечали. Таких ярких, торжествующих переливов не бывало.

Запрокинув лицо, Гавриил Андреевич смотрел в небеса, будто спрашивая у них: как же это на земле уживаются рядом такое прекрасное — ты задыхаешься от счастья, что дожил до этого мига, — и горе людское, при мысли о котором не хочется жить...

Канальный механик накинул на плечи шубу и простоял на крыльце до тех пор, пока краски северного сияния не начали меркнуть. Сон отогнало от глаз. Остаток ночи Резанов просидел над миниховскими чертежами шлюзов.