О том как Петр I Ладожский канал закладывал

О ЗАЧИНЕ НА ВОЛХОВСКОМ УСТЬЕ
 

В Мае 1719 года, едва солнце отогрело землю, невдалеке от Новой Ладоги начали рыть канал. Городок Новая Ладога своими деревянными домишками и узкими улочками раскинулся на самом устье Волхова. Городок всего на год моложе Петербургской крепости. Называется он Новой Ладогой в отличие от другой Ладоги, которую теперь именуют Старой. Она в десятке верст выше по течению Волхова. Старая Ладога, по летописям, — один из первых городов на Руси. Здесь тысячелетняя тишина лежит на боевых камнях древних стен, на зеленеющих скатах Олегова кургана.

Новая Ладога открыта всем ветрам с озера, по-молодому неугомонная, голосистая. На берегу шумит торжище. У пристаней качаются корабельные мачты, то голые, то одетые в паруса, снаряженные в путь. Город купеческий, шкиперский, а с той весны — работный. Здесь начинался канал.

Первую тачку наполнил землей сам Петр Алексеевич. Делал он это весело. Скинул камзол, засучил рукава, поплевал на ладони. Всадил лопату в землю во весь штык, крякнул, рванул, затрещала дубовая рукоятка. Глина посыпалась в тачку. Наполнил ее щедро, с верхом. Покатил по настилу к тому месту, где должно насыпать плотину. На второй тачке государя прошиб пот. Он не сдавался— надо показать, какой мерой брать землю. Перемазался в глине, хотел смахнуть пот со лба, остался темный след, наискосок от брови к брови. Толпу крестьян, приехавших из недальних сел — кто взглянуть на царя, кто наниматься, — облетел веселый говорок. Иван Круглой и его юный родич Захар стояли рядом, тянули шеи, стараясь все разглядеть.

— Это же не тачка — воз, — удивился Захар, — мне такую не свезть.

Иван ничего не ответил, насупился. Захар, понизив голос, заметил:

— Работящий царь, ничего не скажешь. Даром хлеб не ест.

Петр Алексеевич сел на пенек. Тяжело перевел дыхание. Рубаха на спине намокла, прилипла к лопаткам. За тачки ухватились господа генералы, всякие чины, сенатские, коллежские. Рыбак не сдержался, тихонько хохотнул. Мужики в толпе ухмылялись. Петр Алексеевич от смеха чуть с пенька не свалился, тычет пальцем в мундирных землекопов. У одного треуголка сползла с лысой головы, другой всадил заступ в грунт и никак не вытащит, третьему тачку с места не сдвинуть. К этому подоспел десятский: «Посторонитесь, ваша светлость», — легко двинул тачку. «Светлость» ручкой в перстнях придерживает тачку, поспевает рысцой. Заметил, что государь весел, старается, чтобы посмешней вышло, взбрыкивает ногами в узких штиблетах. Забавней шутовского действа!

Круглой смотрел на все неодобрительно, однако с любопытством. На широченное волховское устье, слитое с неоглядной далью озера, на свежерубленые хаты и наскоро сложенные шалаши, беспорядочно заполнившие луговину до самого леса, легли по-весеннему прозрачные сумерки. Иван забеспокоился:

— Припозднились мы с тобой, Захарка. Эх, припозднились. Все ты. Я бы сюда — ни ногой. Ты пристал: взглянем да взглянем... Ночной час — недобрый. Неужто ехать?

С трудом разыскали среди множества телег свою. Сняли путы со стреноженного коня, запрягли его. Иван нерешительно тронул вожжи. У Захара не проходило какое-то диковинное ощущение праздника. Уйма людей вокруг, зачин дела, еще непонятного, но ощутимо огромного, обещающего перекроить все вокруг, всколыхнуть тишину межозерья, — все это веселило, хмелем бунтовало душу. Позднее время не печалило молодого рыбака.

— Да здесь и переночуем, — беззаботно отозвался Смирной. — Эй, мил-дружок! — окликнул он человека, который, по-медвежьи загребая ногами, шагал навстречу. ,

— Это я тебе-то мил-дружок? — неприветливо проворчал тот, не останавливаясь.

Теперь можно было разглядеть, что он невысок ростом, но в плечах такой широкий, что казался квадратным. Все на нем было рваное: и поддевка, и домотканые штаны, и даже онучи, стянутые лыком.

— Будь ласков, — пряча улыбку, попросил Захар, — скажи, где бы нам до утра обогреться, коней покормить?

Должно быть, встречный приметил непочтительность. Сердито бросил:

— Отколь мне знать... Разве что к воеводе пожалуйте. Там лапотников плетьми привечают...

Протопал мимо. Отошел недалеко и через плечо крикнул:

— Чего стали? Заворачивайте.

И зашагал, уже не оглядываясь. Иван и Захар торопливо развернули своего чалого. Догнали сердитого мужика. Он исподлобья покосился, сел в телегу, сразу накренив ее. Молча взял вожжи из рук Ивана. Лошадь пошла быстрей. Ехали долго. Сквозь деревья проблеснул Волхов, и опять — елки, да березы, да мшанники, да косогоры. Новый знакомец бросил вожжи.

— Приехали.

Показалось Захару, остановились посреди леса, сильно изрытого, с невысокими холмами. Не сразу разглядел, что в тех холмах местами оконца чуть светятся, а подальше колодезный журавль виднеется, то здесь, то там среди деревьев неярко горят костры. От одного из них крикнули:

— Егор, валяй к нам греться!

— Недосуг, — отозвался квадратный мужик и пояснил приезжим: — Вот это и есть наша деревня, тут землекопы живут. Слезайте.

По выбитым ступенькам спустились вниз. Скрипнула дверь. В землянке было душно. Захару все что-то под ноги попадалось. Егор постучал кремешком. Зажег смолистый светец над долбленым корытцем.

Землянка оказалась набитой людьми. Они похрапывали на нарах и на полу, на соломе.

— Торба у тебя богатая, — Егор ткнул пальцем в мешок на плече у Ивана, — покажь!

Круглой достал привезенные из Леднева припасы: сало, творог, початую краюху. Хлебный дух растревожил спящих. Они поднимались, кряхтели, тянулись к Ивановой торбе. Руки были грязные, пальцы скрюченные. Еду запивали из глиняных жбанков.

— Водица вкусная, колодезная, — потчевали землекопы.

Иван почти не ел, а пил из горсти. Зато Захар уплетал усердно, одним духом ополовинил жбанок.

— Как у вас тут? — расспрашивал рыбак землекопов. — Кого в работу пишут?

— Больно уж ты спрашивать горазд. — Егор от еды подобрел, и даже голос у него стал мягче. — Дозволь и нам спросить. Как звать тебя?

— Меня — Смирной, а родич мой зовется Круглой.

В землянке засмеялись. Очень уж не подходило прозвание к худому, как жердь, Ивану.

— Шуткуешь? — спросил кто-то.

Захар промолчал. Ответил Иван:

— То дьяк пошутил.

История, вслед за тем рассказанная Иваном, была простая. В серпуховской деревне, как и почти повсюду, мужики жили и умирали бесфамильными. Село дальнее, обиход немудрый. Жили здесь Митьки, Гришки, Никитки. Чтобы с человека барщину потребовать, либо за леность кнутом поучить, либо очень уж непокорного в солдаты сдать, фамилия не очень нужна.

Только однажды пожаловал в деревню приказной дьяк — податную роспись делать. И оказалось, больно уж много тезок. Дьяк запутался, осерчал. Чтобы как-то разобраться в росписи, он, не раздумывая, наградил всех односельчан кличками. По внешним приметам, по кажущемуся характеру, а то и в насмешку. Лысого называл Кудрявым, тощего — Круглым. Так и появились в вотчине Босые, Кривые, Смирные...,

История, в общем-то, довольно обычная. Землекопов же развеселила хлесткость дьяковой шутки. Егор выбил из светца обуглившуюся лучину, запалил новую. Долго и усердно раздувал огонь. Волосы, лихим чубом закрывавшие лоб, разлетелись и открыли синий, глубоко выжженный шрам. Иван выпученными глазами уставился на этот шрам. Мелко-мелко закрестился, пробормотал:

— Чур, чур меня.

На карачках пополз прочь. Зашептал на ухо Захару:

— Клеймят. Я ж тебе говорил — тут антихристовым клеймом прижигают.

Должно быть, Егор услышал. Он поплевал на пальцы, пригладил чуб и спокойно объяснил:

— Никакое оно не антихристово. Это меня за разбой пометили... Ну, то дело прошлое.

Помолчал, присматриваясь к Ивану.

— А ты, брат, двуперстьем крестишься. Да и брезглив больно. Раскольник, что ли?

Круглой не ответил. Говор в землянке затихал. В корытце шипел смолистый огарок. Из оконного проема дул прохладный ветер. Захар повернулся к нему всей грудью. Он долго смотрел на звезды, не очень приметные на светлом небе. Едва забрезжило утро, Круглой разбросал поудобней сено в телеге: до Леднева тащиться — растрясет. Окликнул Захара:

— Поехали!

Смирной подошел, положил руку на грядку и сказал решительно:

— Я здесь останусь.

Иван задохнулся от неожиданности, от злости.

— Рехнулся ты. Право, рехнулся.

— Послушай, — рассудительно проговорил юноша, — свирянку мою вконец разломало. Какой я теперь рыбак?.. А тут — работа. Поищу-ка и я свою долю... Дарёнке скажи: осмотрюсь и к свадьбе за ней приеду. Степаниде Федоровне поклонись, пусть не осудит...

У Ивана тряслись губы. От обычной степенности и следа не осталось. Голос срывался:

— Отступник, ирод, антихристово семя! Не поедет к тебе Дарья. Видит бог, не поедет... Сам на греховную стезю ступил и чистую отроковицу за собой тянешь. Не бывать тому. Забудь Дарью!

Не впервые Захар слышал Ивановы угрозы, отнесся к ним насмешливо. Круглой вытянул чалого кнутом. Телега загрохотала. Ранние зори чуть тронули небо над лесами. По земле стлался туман. Артель землероев, подняв лопаты на плечи, уходила на ближнюю перекопь...

В то лето на начинающемся Ладожском канале, в просторечии — на канаве, много сделать не успели. По-настоящему только готовились к работе. Валили лес, прорубали просеки, размечали будущий путь. Неторопливость эта объяснялась еще и тем, что в Питере на какое-то время перестали чувствовать над собой размашистую Петровскую руку. Петр Алексеевич увел полки в Персидский поход.