Петр I и Яков Долгорукий

О НЕБЫВАЛОМ ПРОИСШЕСТВИИ В СЕНАТЕ
 

Петр Алексеевич ехал из Москвы в город на пороге моря, Санкт-Петербург. Где бы ни находился «государь всея Руси», лазал ли с поверочной линейкой по стапелям в Воронеже, встречал ли иноземных купцов в Архангельске или в Преображенском, под Москвой, сжав зубы, слушал пыточные речи, поднятых на виску, — всегда и неизменно ждал возвращения в свой северный парадиз. Ждал как отдыха, как душевной отрады.

Ко всем чертям — отрада. Не будет ее. Не будет и отдыха. Хорошо знал это. Все же спешил. Дорога была ужасной. Всего-то верст семьсот с гаком. А изломает, измучает хуже иной баталии. Кучера размахивали кнутами, орали, по-разбойничьи свистели. На ямских станах лошадей, покрытых пеной, прядающих ушами, сменяла новая подстава. И опять — гоньба, вопли и эта непереносимая тряска.

Время от времени Петр Алексеевич пересаживался в седло. Но очень скоро возвращался в кибитку. Сердито задергивал кожаную полость, ругался черными словами. По краям дороги валялись мертвые лошади. Над ними кружилось воронье. Слегка подмораживало. Слава богу, распутица отходила. А то бы и вовсе не добраться до Питера.

Эту дорогу самые быстрые, посольские, кареты одолевали в месяц, а чаще всего в пять недель. Велено было исправить путь, выровнять его, спрямить бесконечные извивы и петли. Работу здесь начинали не раз. Сотню-другую верст пройдут, но в пределах Новгородчины непременно остановятся. Сквозь леса не пробиться, непроходимые, бездонные болота не загатить... Ну, дороженька. Страшнее шведа, хуже турка! Петр Алексеевич толкнул плечом сидевшего рядом лейб-медика — царь поневоле давненько уже сдружился с лекарями.

— Послушай. Вот, скажем, сердце человечье. К нему и от него по жилочкам кровь течет. Я так понимаю? А ежели те жилочки обрубить. Что будет? Лейб-медика совсем растрясло. Он ответил еле слышным бабьим, плачущим голосом:

— То и будет, ваше величество. Остановится сердце. Государь уже не слушал лекаря. Он тыкал кулаком в наваченную, не без умысла, кучерскую спину.

— Полегче, ирод! Видишь, из человека душу вынул! В новую свою столицу Петр Алексеевич прибыл засветло. Велел, минуя дворец, ехать в сенат. Разогнал всех свитских, всех денщиков — будить сенаторов.

Они являлись один за другим, позевывая, поправляя косо надетые парики, в мундирах, застегнутых через пуговицу. Однако ничуть не удивленные. Не впервой им было приходить на ранний государев зов. Не умывшись с дороги, с лицом в грязных подтеках, закинув ногу на ногу, Петр Алексеевич сидел у стола. Он не стал ждать, когда все соберутся.

— По добру ль дошли караваны? Все молчали. Кому охота быть недобрым вестником.

— Данилыч! — кликнул царь и повернулся к Меншикову. — Что скажешь?

— Самое малое число барок вошло в Неву, — тихо ответил губернатор санкт-петербургский, — ныне тыща судов легли на дно Ладожского озера.

— Тыща? — побелевшими губами переспросил государь.

Меншиков молчал, потупясь. Петр Алексеевич сцепил руки за спиной, носился от стены к стене конференц-зала. Голова наклонена, белки красные. Бык быком.

— Что делать? Что делать? — Не проговорил — проревел.

С сапогов на вощеный пол летели шматки дорожной глины.

— Что будем делать, господа сенат? Сидите! Думайте! Дубовая дверь отлетела наотмашь, как ядром стукнуло. По лестнице прогремели тяжелые государевы шаги... Легко сказать — тысяча судов потоплены в одну навигацию! А ведь с тех пор, как построен Питер, Ладожское озеро поглотило барок, тихвинок, соминок близко к десяти тысячам. С грузом и людьми.

Как мириться с тем? Невозможно мириться. Никто лучше Петра не знает, сколь обильно пролита кровь за выход России к морю. Значит, пролита напрасно? Санкт-Петербургу, новой крепости российской на крайнем западе страны, не расти, не жить? Город без подвоза задохнется, умрет, как сердце без притока крови. Подумать о том, дрожь берет. Но так и будет, если не проложить к столице надежный и верный путь, не одолеть это непомерно свирепое озеро-море...

Тревожная мысль о дорогах никогда не покидала Петра. Много лет искал, взвешивал. Воевал с оглядкой и строил с оглядкой на пути-дороги: как везти хлеб, порох, прочие припасы к сему месту? Он постоянно видел перед собой Русь с ее беспредельными далями. Видел, как мало на этих просторах сухопутных дорог. А рек и речек — неисчислимое множество. Голубыми, льющимися потоками охватили они всю страну, извечно тянутся друг к другу, почти соприкасаясь верховьями.

Когда же Петр впервые подумал о том? В очень далекий, сумеречный день стоял он на берегу озерца Стерж, у каменного креста и старался прочесть выбитую на нем надпись: «6641 года, месяца июля 11 день почах рыти реку сию яз Иванко Павловиц, и крест сь поставих».

Кто он, Иванко Павлович? Только и ведомо, что был сыном Ладожского посадника. Чего он хотел? Многого: связать Новгород с Волгой через Полу и Ловать. Для этого сооружал запруды, копал русла. Год на стерженском кресте обозначен по старинному летосчислению. По-новому будет — 1133. Как давно! Русские люди с незапамятных времен странствовали от моря к морю по рекам. Добирались до верховья, а дальше тянули свои ладьи посуху, волоком, до притока другой реки. Снова и снова плыли ладьи...

А если те волоки прокопать, пустить по новому ложу воду? Вся Русь будет соединена самой легкой, самой дешевой дорогой! Конечно, всего больше государя привлекали пути от Черного моря к Балтийскому. На одном еще сильны были турки, на другом властвовали шведы, а Петр уже посылал верных своих людей, знатцев и умельцев: пусть посмотрят, где сподручнее от Волги проложить путь к Неве. И рыть уже начали, и бейшлоты ставить.

Но началась война, которую позже назовут великой Северной. После первых поражений пришли первые победы. Водный путь из глубин России к Балтике — «работа канальная» — стала неотложной, делом жизни и смерти. Худо то, что задуманное Петром, как назло, оказалось попервоначалу в дурных руках. Немецкий полковник, тянувший канал от Дона к Волге, ничего путного не построил и бежал из России.

Всего важнее были работы у селения Вышний Волочек, где копали древний волок от волжского притока Тверды к речке Цне. Здесь открывался путь через Мету, Ильмень-озеро, Волхов и Ладожское озеро в Неву. Копать начали в один год с основанием Петербургской крепости. Работали голландские мастера. Рыли, строили шесть лет. Первые суда из Волги в Неву прошли вешней водой. Но вскоре оказалось, что канал прорыт без должного разумения. Он начал мелеть, плохо укрепленные берега обваливались. Часто случалось — суда не успевали до морозов пройти весь путь, зимовали на приколе.

Спасибо новогородскому мужику Михаилу Сердюкову. Взялся он исправить Вышневолоцкий канал. За работу принялся умело, ухватисто. Петр верил Сердюкову: все приказанное исполнит. Но ведь и по Вышневолоцкому пути барки дойдут до Ладоги, а здесь шкиперам полагаться на милость божию? В бурном Ладожском озере гибли целые караваны. Волжское верховье, неглубокие реки на водоразделе могли пройти только плоскодонные легкие суда — карбусы, полукарбусы, водовики, соймы. В озере-море при большой волне они тонули. Приходилось на пристанях паузить — перегружать грузы. Навигация замедлялась, а то и вовсе останавливалась.

Давно уже строгим указом запрещено судам старой постройки выходить в озеро: «а буде, кто станет такие суда вновь строить, и те люди истязаны и штрафованы будут жестоко». Разрешалось плавать Ладогой лишь более надежным «новоманирным» тялкам, эверсам, шхунам. Заведомо знали — ими все грузы не поднять. Шли в озеро на чем придется. Шли, разбивались, гибли.

Выход был только один. Бесконечно трудный. Но другого не дано. Петр решил обойти озеро. От устья Волхова до Невы прорыть обходный канал. Такого еще не бывало. Предстояло самое большое строительство в России после основания Петербурга и Кронштадта. Гордые планы Петра, судьба российского флага в балтийском поморье, надежды на выгодную торговлю с Европой и само существование новой крепости и столицы — решительно все решалось на полуденном ладожском берегу. Не было для Петра такого вопроса: строить или не строить обходный канал? Думал об одном: как строить?

Земли будущего канала впервые царь Петр прошел в начале шведской войны, когда вел гвардейские полки с севера. Да и позже весь этот край исходил, изъездил. Он сам вычертил линию, где должно лечь новое русло, — в низинах, через болота, повторяя очертания озерного берега. Длина канала будет поболее ста верст. Ширина — десять сажен.

Как строить? Суровый государь умел впрягать Русь в оглобли своих замыслов. Мужик сдюжит. Поворчит, а сдюжит. В крайнем случае, придется срубить молодой лес на батоги. За тем дело не станет... Все это — чертежи и бумаги с первыми расчетами — Петр вывалил на стол сената. Присоединив лист, озаглавленный скромно: «Мое мнение». Мнение было такое: распределить будущую работу по дворам, посадам, городам. Пусть шлют работных людей. И посыпались в ту злосчастную осень указ за указом.

В сентябре: «Понеже всем известно, какой убыток общенародный есть сем, у новому месту от Ладожского озера, чего необходимо нужда требует, дабы канал от Волхова в Неву был учинен.
Того ради оную работу, яко последнюю главную нужду сею места немедля начать, и у работы того канала быть работникам со всего государства».

В ноябре: «...оное канальное дело делать подрядом и для того с дворцовых, с патриарших, монастырских и с помещиковых... с дворового ж числа собрать деньгами по 23 алтына, по 2 деньги с двора».

То работные требовались. То деньги. Меж тем в сенате произошло событие вовсе небывалое. О нем и говорить побаивались. Один из указов, по которому канал должны были строить работники, присланные со всех городов и деревень, а прежде всего — губернии Петербургской, также из Новгородчины, — этот указ был принят и подписан Петром.

Сенатор и председатель ревизион-коллегии Яков Долгорукий тогда в сенате отсутствовал. На другой день, по положению, ему дали прочесть указ. Обе губернии, Петербургская и Новгородская, были вконец разорены войной. Многие деревни вымерли. В остальных почти все мужики — под ружьем или на государевых работах. Сенаторы знали об этом, но никто не посмел перечить царю.

Яков Долгорукий прочел указ и в порыве гнева... разорвал его. Никогда еще в стенах торжественного конференц-зала не раздавалось таких воплей. Еще бы. За меньшее люди платили головой. А тут разорван царский указ с собственноручной подписью... Кто же он, Яков Долгорукий? Смелость этого человека была известна всей России вот по какому случаю. В бою под Нарвой он попал к шведам и пробыл в плену десять лет. Однажды около сорока русских пленных должны были перевезти на шхуне в крепость Готтенбург. В открытом море Долгорукий поднял своих товарищей на мятеж. Они голыми руками обезоружили охрану. Долгорукий приставил шпагу к груди капитана и велел:

— Вези нас в Ревель! Шхуна вошла в гавань с пушечной пальбой... В сенате Яков Долгорукий славился тем, что не боялся спорить с царем. И все же ничего похожего на происшествие того дня не случалось. В самую горячую минуту спора в зал вошел Петр и во всю силу легких рявкнул:

— Чего шумите? В полной тишине ему подали разорванный указ. Лицо царя побагровело. Зловеще дернулась щека. Сказал тихо:

— Преступление неслыханное. Долгорукий встал, тронул свои вислые усы и спокойно объяснил, в чем дело. Виноватым он признал себя только в том, что «не стерпел».

Петр сказал, все так же не повышая голоса:

— Я это дело еще рассмотрю...

В декабре сенат «выдал в народ» новый, последний в 1718 году указ о Ладожском обходном канале: по всему государству вызывались к озеру «охочие люди». Помещикам велено давать им паспорта, а на заставах — пропускать беспрепятственно. «Никому на той канальной работе ни в чем никакой неволи и обиды не будет, — говорилось в указе, — и по уговору их за работу посаженно, кто сколько похощет сделать, так же и за другие при том работы деньги плачены будут...»

Государь понял правду слов Долгорукого. Сделал по его совету. Но долго еще при встрече с сенатором сердито хмурил брови. Листы с указом были прибиты повсюду у городских ворот, а по селам — в церквях. Деревенский люд толпился у тех листов, гуторил, сомневался. Что за вольное канальное дело? Всегда взашей гнали на городовую работу. А тут и слова какие-то непривычные: по уговору, без неволи, без обиды.

Нет ли какого подвоха? От сената, от царя добра не ждали.