Реки и уровень воды Ладожского озера

О «ЛАДОЖСКИХ УЗЕЛКАХ»
 

Дольше месяца колесил Миних по проселкам и болотному бездорожью. Все увиденное и услышанное заносил в книжицу. Писал по-немецки. Но перевод с русского занимал время, кроме того, в нем неизбежно пропадали малопонятные обороты, словечки и с ними — немаловажные сведения. Миних обрадовался, узнав, что его провожатый хорошо грамотен, и с легким сердцем велел ему вести все записи. Захар Смирной в тех листах первым записал разговор с низовскими старожилами. Низово — село большое, хлеба здесь не сеют, испокон веку живут рыбным промыслом.

Разговор был противоречивый, сбивчивый. Сколько же узелков завязалось в неспешной беседе! Как развязать их, неведомо. Старики говорили разное. Одни —будто есть предание о семилетних сроках на Ладоге. Семь лет вода в озере прибывает, потом семь лет убывает. Другие спорили: таких сроков вовсе нет. Большую воду господь посылает по своему разумению. Но и те и другие, повздорив, сошлись на Ивановом дне, что приходится на 24 июня. До этого времени уровень озера прибывает, а потом, как по мановению, начинает спадать.

— Когда же на озере держится самая высокая вода? — допытывался Миних.

— С половины мая до половины июня, — отвечали старики.

— Какой месяц самый дождливый?

— Август.

— Стало быть, к сентябрю уровень озера и впадающих рек высокий.

— Ничуть. Сентябрь всегда маловоден.

Опять загадка. Снова «ладожский узелок». А разгадка, может быть, в соседней деревне. В путь, в путь по прибрежью... О Ладоге известны многие упоминания в летописях. Потом, в военные годины, появились сказки ладожан-разведчиков. Но доводилось ли когда-нибудь не для войны, для мирного устройства мерять глубины, замечать силу ветра, подсчитывать прибылые воды? Пожалуй, Захаровы записи были первым таким проникновением в обыденные тайны страны Ладоги.

В селе Сумском судовщики рассказывали, что в дождливые месяцы вода в реках не прибывает, а в жару не убывает. Рыбаки в Шальдихе уверяли, что помнят, когда урез был на сажень ниже нынешнего. Сейчас тут шнява проплывет и дна не заденет. Нрав озера переменчив. Летом над водой колышутся частые туманы. До восхода солнца закрывают они берега. Вода в Ладоге холоднющая, редко согревается даже под жарким солнцем. Зимы же очень морозными не бывают.

На юге озеро покрывается льдом в октябре — декабре. Середина озера в иные зимы и вовсе не замерзает. Причудливы ладожские льды: ветром набивает слой на слой, на мелях они скапливаются грозной массой, весенними бурями их срывает с места, носит по озеру. Встреча с ними страшна для любого судна.

О весенней Ладоге рассказывали ратницкие охотники: когда снега подтаивают, когда полнятся ручьи. Кому как не ратницким мужикам знать о том в точности. Ведь тяжелого зверя — медведя, лося — берут они по насту. Топкая снеговая корка человека держит, а под зверем обламывается...

Всего загадочней глубины ладожских рек и само зеркало озера. В Захаровых листах были записаны результаты нивеладии, проведенной трижды. Получалось, что поверхность Волхова при впадении в Ладогу на один фут выше Невы при ее выходе из озера. Здесь Миних сделал очень важную приписку по-немецки, им же переведенную на русский язык:

«Сия чрезвычайная разность в высоте поверхности озера определяет и глубину канала и высоту шлюзов».

Всего дольше пришлось задержаться на двух реках — Кобоне и Назии, — несущих свои мутные, бурые волны в обширный озерный залив. Здесь, в селах, которые назывались тем же именем, что и реки, жители не давали никаких объяснений, а прямо направили:

— Спросите Акимушку-чертопруда.

— Где его искать? — спросил Захар.

— Он в Островце плотину ставит.

Поехали в Островец. Действительно, там на берегу Кобоны строили мельницу. Хозяин, безбородый мужчина с желтым лицом, растолковал, что мельница большая, на шесть поставов, а будет ли работать — то в руках Акимушки-чертопруда.

— Где же он, ваш знаменитый мастер? — задал вопрос Миних.

— Поищите мастера на плотине, — посоветовал хозяин.

  На плотине, где из высокой гряды земли торчали бревна, жерди, переплетенные сухими ветвями, откликнулся горбатенький мужичок с глазами разного цвета. Одежонка была велика ему, широка и сидела как-то косо. Шапка сползала на глаза. Голос тонкий, мальчишеский.

— Ну, я Аким... Зачем пришли?

На генерала он не обратил ни малейшего внимания. Расшитый мундир оглядел с любопытством и сразу забыл о нем. Решительно повернулся к Захару. О реках Кобоне, Назие он знал все. Показал зарубки на столбе, вбитом в полуверсте от плотины. Пояснил, где была вода нынешним летом, в прошлом и позапрошлом годах. О том, какие ветры чаще задувают на озере, ответил уверенно, будто знал, что его спросят о том:

— Бывают они нагонные либо сгонные. При одних волна налетит, все на берегу поразмечет, аж камни-валуны с места сдвинет, при других уносит прочь воду... Говорят, что как-то в бурю воду с отмелей в истоке Невы чуть не начисто согнало и через протоку брод открылся...

Миних заинтересовался озерными течениями. Акимушка задумался, поскреб в затылке, сощурил один глаз.

— Дело, вишь, мудреное. В губе, на мелководье, вода быстро прогревается. На середине озера — почитай, всегда холодная. Там в иное время лодчонку без весел несет... Да и сама волна больно причудлива, особливо ежели от Невы задувает... У Шлюшина чуть плещется, у Морьина носа она уже в человеческий рост, а к Кореле подойдешь — света белого не взвидишь: ревет волна, парус — в клочья.

Заключил Акимушка-чертопруд так:

— Еще что надо, спрашивайте, а то мне с вами разговаривать недосуг.

— Погоди, — сказал Захар, — не придешь ли к нам на канаву, в Новую Ладогу? Еще потолкуем про плотины и прочее.

— Эва тоже, — промолвил горбатенький с хитрецой, — а много ли за разум дадите?

— Столкуемся.

— Ладно, подумаю... Тебя как звать-то?

— Захар Смирной. Право, приходи...

Запись о чертопруде была последней в листках, которые собрались в довольно объемистую пачку. Шел уже второй месяц путешествия. Миних и его проводник налаживались в обратный путь.

«Как-то там живут-поживают в моей березовой землянке? — все чаще раздумывал Захар. — Поди, бабка Стеша ругмя ругает своего непутевого, несбывшегося зятька». О Василии Иванове думалось с сердечным сокрушением. Наверно, давно уже лежит на погосте. С такими ранами не выживают...

К листам, исписанным аккуратным, твердым почерком, с церковными краткогласиями и частыми помарками, Смирной испытывал почти враждебное чувство. Это они, такие-сякие, держат его вдалеке от настоящего дела, от новых друзей. Если бы знал Захар, что эти самые листы попадут в руки государя и, брошенные на круглый, крытый зеленым сукном стол конференц-зала, вызовут настоящую бурю. С нею не всякая озерная сравнится.