Шторм на Ладожском озере

О ЧЕМ ГОЛОСИЛ НАБАТ

Январь 1725 года выдался на редкость многоснежным. Белые тяжелые пласты ломали деревья. У старых елей гулко отлетали сучья, у молодых березок — перегнутые вершинки. Будто по лесу, без дороги прошагал леший и от нечего делать затеял злую потеху.

Близко к полуночи в дубненском доме канального генерал-директора кто-то постучал в окошко. На крыльцо с зажженным фонарем вышел адъютант. Он увидел конного вестового с дворцовым вензелем на чепраке. Побежал будить Миниха. Христофор Антонович надломил сургучные печати на поданном ему пакете. Дрожащими руками закрыл лицо.

Умер Петр Великий.

Миних велел седлать коня. Безжалостно вонзая шпоры в его бока, помчался в Петербург. В пути на стане сменил запаленную лошадь. Рассвет застал его в столице. Разросшийся город на невских берегах еще таился в темноте. Только в царском дворце освещены все окна... Наступивший день оправдал самые дурные предчувствия Миниха. Меншиков вывел на плац гвардейские полки, Семеновский и Преображенский, и они прокричали «ура» императрице Екатерине.

Христофор Антонович был достаточно прозорлив, чтобы уловить потаенную суть происшедшего. Родовитому боярству, Долгоруким, Голицыным, отныне грозит опала. Они лелеяли мысль о Петре Втором, царе-отроке, при котором могли бы сами править Россией. Всё решило молодое дворянство, собранное в гвардию. Самые непримиримые из них тут же на плацу пообещали «разбить головы» несогласным.

На престоле государыня Екатерина Первая. Это означало, что к власти пришел светлейший князь Александр Данилович Меншиков. Неумно было мозолить глаза светлейшему. Миних вернулся на Ладогу. Тогда канальные работы приближались вплотную к Дубно. Спустя несколько месяцев землекопы повели русло от Дубно к селу Черному.

Миних чутко прислушивался к тому, что происходило в Питере. Ждал удара. Но до поры до времени Меншикову было не до канальных дел. Он прибирал к рукам важнейшие посты в государстве. Петровский сенат вместо «правительствующего» получил почетное звание «высокого», что обрекало его на полную бездеятельность. Все постановлялось в Верховном Тайном совете, где никто не смел перечить князю.

Лишь к осени Данилыч получил возможность заняться Большим каналом. Как президент Военной коллегии Меншиков в сентябре приказал всем войскам, занятым строительством на Ладоге, без промедления идти на зимние квартиры. Несчастный Христофор Антонович снова поскакал в Петербург. Он умолял Екатерину об аудиенции втайне от светлейшего.

Аудиенция была назначена в шесть часов утра. Миних, сбиваясь от волнения, докладывал императрице о том, что сделано ныне на канале по велению ее покойного супруга. Земля поднята и начато строительство бейшлотов, почти на всем расстоянии до Черного. Отвод войск означал бедственное замедление работ. Если не выполнить их, приостановить, то будущей весной полая вода зальет незаконченное ложе — и все труды пойдут прахом.

Императрица не выспалась. Она зевала. Пусть генерал не тревожится. Будет назначена комиссия для исследования всех обстоятельств. Комиссия в самом деле была создана. Ее возглавил Меншиков. Здесь, едва ли не впервые за эти месяцы, Александр Данилович столкнулся с несогласием. Один из бывших сенаторов сказал:

— Нас надо побить камнями, если мы не поможем закончить работы на канале.

Решили оставить на Ладоге войска до ноября. Но теперь Миних не верил никаким обещаниям. Он заставлял людей работать день и ночь. Больным, харкающим кровью, горящим в лихорадке приказывал брать в руки лопату. Сам не уходил сутками с берегов, обозначенных кострами. Зарос бородой. Потерял свой обычный лоск.

Уже в октябре на канал приехал штабной офицер из Петербурга с приказом войскам тотчас покинуть Ладогу. Приказ был выполнен. В Верховном Тайном совете возвратившегося офицера спросили, что осталось доделать на дистанции у села Черного. Он простодушно ответил:

— Там все, слава богу, окончено.

Разъяренный Меншиков рявкнул:

— Вон отсюда, дурак.

На канале осталась только тысяча солдат для караула. Отныне прокладка русла всей своей тяжестью легла на плечи бурлаков, работных. К смерти царя Петра канальные работные отнеслись просто — в крестьянстве завершение человеческой жизни вообще принималось как нельзя более буднично. И совершенно не обсуждалось, и споров не вызывало, кто теперь будет править державой. Одни равнодушно говорили: «Не нашего ума дело», другие — еще спокойнее: «Свято место пусто не бывает».

Где-то там, в Питере, в дворцах, коварно и беспощадно враждовали вельможи. Кому властвовать? Наследникам императора Петра или наследникам его брата, давно уже умершего царя Ивана? Кому стоять у кормила — Долгоруким или худородному Меншикову? Для многих придворных это было вопросом жизни и смерти.

А крепостному мужику не все ли равно, кто станет с него шкуру драть. Любой, кто сменит Петра, для крестьянина будет всенепременно шкуродером. К старым податям прибавятся новые, только и всего. Не бывает иначе. Но вот когда по присланным из Питера листам присягали Екатерине, многих взяло «сумление». Женщина на троне, да еще не русская по рождению. Это как же? Седобородые крутили головами: «Прочности нету. Не было бы какой смуты».

Однако присягали «матушке-императрице». Мужики привыкли как-то издали и свысока смотреть на дворцовые смены-перемены. Хотя нередко из столицы и доносились кровавые вести. Суровые и мудрые, много повидавшие старики рассуждали так: «В Питере бесятся. Баловство. Нам недосуг. Земля плохо родит, работать надо».

Между тем на ладожской канаве, удлинявшейся с каждым месяцем, произошли события, при которых было просто не до разговоров. Близость весны дала себя знать страшно и нежданно. В зимнее время озеро, закованное в лед, спокойно. Но уже в марте оно начинает ворочаться.

Однажды, перед утром, подул ураганный ветер из-за Воронова мыса. На середине озера, даже в самое морозное время редко замерзающей, развело огромные волны. Они начали крушить рыхлый лед. Белые поля пришли в движение, начали тороситься. Дуло, как из трубы. Ледяной вал безостановочно двигался к берегу.

В поселке Сумском землекопов подняли набатом. Колокол устрашающе голосил, звал на помощь. Работные одевались на ходу, подпоясывались кто сыромятным ремешком, кто обрывком веревки. Бежали к руслу. Ветер выл. Лед звенел. В первые минуты ничего нельзя было разглядеть. Но затем приобвыкшие к полутьме глаза, различили белые громадины, которые свирепо наползали на дамбу. Бушевала и вода в канале, пробившаяся поверх льда.

Опустели все землянки, все шалаши. Работные сгрудились на берегу канала. Людей было множество. Даже за ревом урагана слышалось, как они дышат, глубоко и тревожно. Капитан Людвиг бегал вдоль бровки, хватал за полы, за щеки землекопов, плотников, водоливов. Он кричал угрожающе потом просительно:

— Мужички, родимые, выручите, помогите!

Толпа работных молчала. Кто-то выкрикнул:

— Вишь ты, в одночасье родимыми стали.

Другой добавил:

— Кому жить не хочется? Сам полезай в воду!

Вдруг раздался долгий, необыкновенно громкий треск. В толпе ахнули. Оглушительный скрежет слышался со стороны насыпной дамбы, отделявшей в этом месте канал от озера. Прорвет дамбу и захлестнет, разутюжит русло, сметет водоспуски, шлюзы — все, что тысячи рук создавали месяцами.

Сознание опасности охватило людей мгновенно. Егор Шеметов проревел:

— Лопаты, тачки — сюда! Тащи камни! Остри бревна!

И первый шагнул в воду. Он даже не оглянулся, чтобы посмотреть, идет ли кто-нибудь за ним. Сотня землекопов уже работала рядом. Людвига оттеснили в сторону. Никто не ждал никаких команд. Тем, кто складывал, поднимал, создавал по песчинке, по камешку эту дамбу, было ясно, что надо делать. Мчались груженные щебнем тачки, толстые сосновые бревна на плечах подтаскивали к каналу. Дамбу досыпали со стороны ложа, крепили бревнами. С пригорка катили вниз валуны, ими отяжеляли ряжи.

Егору стало жарко в ледяной воде. Он сорвал с себя намокший зипун. От берега оттолкнули огромную дубовую бабу. Четыре пары рук схватили ее, взметнули над маковками коротких свай. Маковки мочалились, отлетала щепа, сваи уходили в тело дамбы.

— Взяли! Р-раз! Взяли! Р-раз! — кричал сорванным голосом Шеметов.

Над озером, багрово озарив тучи, поднялось еще не греющее, северное солнце. Оно осветило длинный ледяной вал, взбежавший на дамбу, как на взгорье. Местами льдины перевалились через гребень и отсвечивали зелеными сколотыми боками. Дамба устояла. Но люди приглядывались и не всегда узнавали друг друга. Эти часы страшного напряжения как-то изменили их.

У Егора Шеметова ввалились щеки. На плече кровянилась разорванная рубаха. Он отплевывал воду — нахлебался ею вдоволь. Двое пареньков скалили зубы у большого, вывороченного из земли валуна.

— Дяденька Егор, — окликнул один из них, — подь сюда.

Шеметов содрал с себя остатки рубахи и вытирал ею лицо.

— Ты взгляни, какой мы камнище приволокли, — сказал ему второй парень.

— Врете, ребята, — не поверил Егор, — это работа на четверых.

— Да мы сами не поймем как, только приволокли, — опять вступил в разговор первый, — а сейчас верно, чуть не надселись, с места его не сдвинуть.

— Врете, врете, — рассерженный похвальбой, проворчал Шеметов.

— Ей-богу, правда, дяденька Егор, вот те крест, — наперебой затараторили пареньки...

В тот день повсюду в Сумском топились бани. Землекопы и плотники, отработавшие свое в студеной воде, теперь вовсю парились. К ним присоединились и те, кто артелью полную неделю валили лес на Волхове и нынче после полудня вернулись в Сумское. С ними были Захар и ездивший за коногона горбатый Акимушка. Они снова и снова заставляли Шеметова рассказывать о случившемся на дамбе. Егору надоело это, он сунул им в руки по березовому венику и попросил:

— А ну, поддайте духу.

Егор повернулся, заскрипел полок. В бане весело перекликались, шутили, хохотали. Шипела и пузырилась вода на раскаленном каменье. Из распахнутых дверей валил пар. Соломенные крыши на холоде дымились.