Бунт работников на Ладожском канале

О НАЧАЛЕ РАБОТНОГО БУНТА
 

Не было больше железной руки Петра над Россией. Только в первые месяцы в столице клялись и божились его именем. Постепенно забывалось, приходило в великое небрежение все начатое суровым государем. Богатое дворянство потянулось из гнилого, болотного Петербурга в московское раздолье.

Для могущества России, для величия, для военной непобедимости державы Петр не щадил никого, и себя — прежде других. Теперь из нор повылезало несметное множество алчных мздоимцев, титулованных плутов. Чем родовитей и чиновней, чем ближе ко двору, тем ненасытней. Для них превыше всего — нажива, золото в своем сундуке. За этот сундук, за власть с беспощадной жестокостью грызлись знатнейшие вельможи. Когда же им было думать о России?..

Работы на Ладожском канале были, пожалуй, одним из немногих петровских начал, которые не удалось остановить. Тысячам канавских землекопов, плотников, углежогов жилось так же тяжко, как всему простому народу в стране немеряных верст. Только одно необыкновенное, удивительное входило здесь в жизнь работных людей. Они начинали понимать, что их много и что не стоит давать себя в обиду.

В канальную «расправу» присылали из Питера цидульки на казенной, негнущейся бумаге с решениями, сентенциями и предупреждениями Верховного Тайного совета. В них говорилось о том, что в разных городах, уездах и деревнях «являлись многие злодеи в непристойных и противных словах». Посему в Преображенской канцелярии учинен был строгий розыск. Виновные объясняли, будто произносили те слова спроста и спьяна. За то приговорены к смертной казни.

По одним решениям наказывались за «шумство» и «зловредные слова», по другим — всякие побродяжки, беглые, «изумленные», то есть тронутые в разуме, посылались на каторгу. Канальные управители листали указы и приглядывались— нет ли на канаве подобных «злодеев» и не надо ли без промедления усилить строгости? Вскоре и приглядываться не понадобилось — за полной явностью. И это уже было не «шумство», а такое, что кое-кто из надсмотрщиков в страхе бежал в Петербург.

Началось все с события, казалось бы, обиходного. Акимушка-чертопруд, при своей болезненности, редко справлялся с земляным уроком. Особенно, если поблизости не было Захара или Егора, всегда готовых помочь. Как раз при таких обстоятельствах и случилась беда. Майор Людвиг увидел нескорую Акимушкину работу и разгневался:

— Так хлебают ложкой щи, — заорал он, наливаясь злой краснотой, — у тебя не ложка, а лопата в руках. Работай!

Руки у Акимушки дрожали, он никак не мог как следует всадить лопату в грунт. Майор уже не орал, а яростно взвизгивал:

— Проклятая свинья! Я покажу тебе, как лениться!

Лопата валилась из рук Акимушки. Да и взмахнул он ею неловко, земля посыпалась на великолепно начищенные майорские сапоги. У Людвига кровь отхлынула от лица. Задохнувшись, он произнес отрывисто, словно пролаял:

— Ты. Меня. Лопатой... Завтра пойдешь под батоги. На плацу! Под барабанный бой!..

Давно уже и господин майор ушел, протопав своими, несколько потускневшими сапогами. Акимушка на дне ямы все не мог разогнуться, кашлял, прижимая руки к груди. Он плевал кровью, лицо его было мокро от бессильных слез. Таким и застали его Егор и Захар, уходившие за подпорами для откосов. Друзья подняли по-мальчишески легонького горбуна, положили на траву. Прошло немало времени, прежде чем он отдышался и сумел прошептать окровавленными губами:

— Завтра меня погонят батогами... сквозь строй...

Медленно, то и дело вытирая мокрое, как-то сразу осунувшееся лицо, Акимушка рассказал обо всем, что случилось.

Захар смотрел прямо перед собой расширенными глазами. Ему показалось, будто издали донесся стук барабанов. Он видел, как вспухает под шпицрутенами тело солдата — богатыря Василия Иванова, слышал, как он стонет, обеспамятев, и вот уже падает на подломившиеся колени... Горбун такого не перенесет. Его убьют первым ударом! Нельзя было терять ни часа времени. Людвиг никогда не оставлял свои угрозы невыполненными. Шеметов в негодовании скрежетал зубами.

— Беги на конный двор, — крикнул ему Захар, — приведи лошадей, выпроси, укради, только чтоб были они здесь!.. А я пока отведу беднягу в землянку.

Прошло не больше получаса. Смирной и Шеметов мчались, нахлестывая коней, — один к голове канала, к Новой Ладоге, другой — к Кобоне. Они с седла кричали артелям:

— Бросай работу!

Немногословно рассказывали о зверстве Людвига, обо всем происшедшем и спешили дальше. К вечеру канавские уже шумели повсюду. Гнали прочь смотрителей, требовали Людвига к ответу. На канаве хорошо знали Акимушку-чертопруда. Уважали за грамотность и толковость. Но дело тут было не только в нем. Просто так схлестнулись события, что его великая обида, как говорится, переполнила чашу долготерпения и послужила началом бунту работных.

Почти на всей линии землекопы повтыкали в грунт лопаты. Плотники всадили в бревна топоры, иные со зла — по самый обушок, водоливы застопорили насосы. Самая большая сходка собралась в Дубно, у водоспуска. Пожилой пильщик забрался на шлюзовые ворота и гулким рокочущим голосом выкладывал бесчисленные канавские нелады:

— Мы Людвигу не крепки! Доколе ему измываться над нами?

Толпа поддержала пильщика дружным гулом.

— Опять же — платят нам гроши, — продолжал он, — не прокормиться. С голодухи пухнем.

Ловко вскочил на ворота низенький, верткий парень, судя по закопченным рукам — углежог. Он уселся верхом на створе, собираясь, как видно, толковать долго и обстоятельно.

— Я скажу про наших подрядчиков, — начал он с въедливой рассудительностью, — они у нас баре-бояре. Из-под их руки работаем. Они же, окаянные, и кормильцы наши. Лавки-то все — подрядчиковы. А что в тех лавках? Гнилая солонина да тухлое просо. Так говорю?

— Так! — подтвердили из толпы. — Валяй дальше!

— А дальше и говорить нечего, — ухмыльнулся углежог,— кормильцы у нас добренькие. Денег нет? Бери в долг. Товар с гнилью, а хомут на шею надевают тугой. Кабала почище барщины!

Долго еще шумела сходка. Кто говорил, что надо немедля идти к Христофору Антонычу. Другие твердили, что генерал ни за что не выдаст Людвига. Нужно посылать челобитчиков в Питер. На этом все сошлись. Здесь же, у шлюза, нарядили ходоков. Решили, что в столицу отправится углежог и с ним — двое почтенных старейшин. Они прошли по кругу с вывернутыми шапками. Полетели в них медные гроши. Напутствовали ходоков коротко:

— Валяйте прямиком к государскому дворцу. Скажите всю правду-матушку.

Старики обнадежили:

— Тамо разберутся.

Углежог поклонился низехонько:

— Для мира послужить можно.