О вестях, что долетели с Балтики на Каспий

О ВЕСТЯХ, ЧТО ДОЛЕТЕЛИ С БАЛТИКИ НА КАСПИЙ
 

За работой на российских озерах и реках внимательно следили иноземные послы. Они понимали, что задуманное дело сразу двинет вперед русскую коммерцию. После войны, длившейся два десятка лет, северная страна снова вступала в битву. Только теперь не мушкеты, а лопаты и топоры в ходу. Кто знает, не должно ли эту битву, если и в ней будет одержана победа, поставить в один ряд с Нарвской викторией, Гангутской, Выборгской...

Несколько лет назад о поисках речных путей к Санкт-Петербургу английский посланник доносил в Лондон: «Прорыт канал между двумя речками неподалеку от Новгорода, и небольшой бригантин прошел этим путем из Казани, пробыв в пути два года». Слов нет, сообщение успокоительное. Дорога, отнимающая два года, — не дорога.

Но теперь с берегов Невы в европейские столицы летели депеши совсем иные. Французский полномочный министр писал в Париж, что в скором времени русские корабли будут строиться дешевле и быстрее. По каналу на адмиралтейские стапели двинется лес из дальних губерний.

Прусский посол уведомлял своего короля: «Ладожский канал бесспорно послужит к процветанию Петербурга и его торговли».

Наконец и английский король получил вполне определенное и точное сообщение: на строительство Ладожского канала «заготовлено 1 200 000 рублей, и 20 тысяч человек примутся за работу, как только позволит погода».

Между строками донесений явственно читалось: работа на Ладоге нелегка. Как и в любом сражении — впереди неведомое. Победа не предсказуема... Следующая весна застала великое множество крестьян и солдат в трудах на озерном прибрежье. Подряд на постройку канала взяли Петербургский посадский человек Василий Озеров и москвитин «Яков Попов с товарищи». Они приготовили тысячи топоров, кирок, лопат, тачек.

К новопостроенным казармам на озере тянулись обозы с мукой, крупой, мясом, солодом, солью для продовольствия работных. Новоладожские кузнецы сделали десять, а потом еще двадцать машин для отлива воды. На немереном пространстве были вырублены леса для свай и фашин. Подрядчики набрали несколько тысяч бурлаков не слишком допытываясь, откуда они пришли и есть ли на руках паспорта. Людей не хватало. Надо было рыть канал быстрей, чтобы выиграть время. Несмотря на военные обстоятельства, Петр Алексеевич оставил на канале солдат, зимовавших в Приладожье. Мало того — вернул из похода и направил «на канаву» еще несколько драгунских и казачьих полков. В 1721 году на озере работали 27 тысяч солдат, в следующем году — еще больше.

Канал строила вся Русь. Не руками, так деньгой. К неисчислимым налогам и поборам — поземельному и весчему, помёрному и пчельному, трубному — с каждой печи — и привальному — с судов, «за черные глаза» — с мордвы — и поддужному — с ямских возчиков — прибавился еще один — канальный. Алтыны и гривны, выжатые, выбитые, пропахшие потом, «наискорее с поспешанием» слали в Новую Ладогу. От зари до зари на канале поднимали землю, вбивали сваи, берега крепили фашинником. Копальщики вскидывали лопатами грунт. Захлебывались в воде, отводили ее. Подрядчики вели точный счет. С каждой вынутой кубической саженью земли в их мошне прибавлялись 1 рубль, 16 алтын, 2 деньги.

Не считали только мертвяков. От тяжелой работы и несытой еды, от гнилого болотного духа начались повальные смерти. За весну и лето полки убывали больше чем на половину. Ни в каком бою, даже самом кровопролитном, не теряли столько солдат. Покойников зарывали в плотину. Так первые версты канала стали сплошным кладбищем.

Петру Алексеевичу не писали о том. Да он и не спрашивал, много ли гибнет народа. Каждый курьер, примчавшийся из армии, вез в Петербург государевы письма. В них всегда повторялся один вопрос: «Далеко ли ушли на Ладоге?». И ответ был постоянно одинаковый: столько-то земли вынуто. На столько-то верст продвинулись.

Петр Алексеевич посылал на копальные работы все новые полки. За Ярославским — Тобольский, за Олонецким — Ингерманландский. Драгуны, копейщики, рейтары становились землекопами, плотниками, водоливами. Утешительно то, что теперь уже явственно видится окончание работ. Наконец-то удастся справиться с озером-губителем. Пойдут суда в Питер без опаски.

Из похода государь шлет указ, в каждой строке которого — нетерпение и радость содеянного: «Понеже всем известно о строящемся вновь Ладожском канале, который ныне приходит в отделку и в будущем 1722 году надеется быть весь отделан, того ради всем промышленникам свои суда к будущей весне иметь все в оснастке к водяному ходу, как надлежит».

На похвалу Петр Алексеевич не щедр. Нынче же не нахвалится тем, кого оставил на Неве как правую свою руку, ведущую и карающую:

— Ай да Алексашка. Истинно, верный друг, сердечный друг!

Всей России ведомо, что в Ладожском канальном деле главенствует собственной персоной губернатор Санкт-Петербургский, князь Ижорской земли, светлейший Александр Данилович Меншиков.

...Холщовая палатка под орленым верхом была разбита на самом берегу Каспийского моря. Для Петра Алексеевича нет более сладостной музыки — слушать бы и слушать, как накатывают волны, отступают, волоча песок, камни, и снова, вскидывая брызги, бьются о берег. Отныне город Дербент и с ним знатный кусок каспийского побережья — под российским флагом. Петру Алексеевичу мнились торговые караваны на путях в Индию. Теперь и восточная торговля не обойдется без посредства России. От того видится немалый прибыток...

Однако все чаще и чаще мысли уводят государя на далекий север. Видит бог, как грустно без родных перелесков, без замшелых болот и широких, спокойных рек. Далековато же отсюда до белых рощ Руси-матушки. В палатке на столе, грубо сколоченном из неободранных досок, — ворох бумаг. Широкие смуглые ладони прижали листы, затрепетавшие под внезапным порывом ветра. Полог палатки развернулся и хлопнул с силой выстрела.

Снова тишина за холщовыми стенами. Снова Петр Алексеевич седлает свой широковатый, короткий нос очками. Сразу становится старше на много лет — под грузом забот боевых, строительных, торговых. Из Питера — добрые вести. Отменно, что завершается Ладожский канал. Пойдут по новому пути суда — камень с плеч долой.

Глаза скользят по строкам. Свинцовый карандаш с разбегу рвет бумагу. Самодержец всероссийский раздает всем сестрам по серьгам: адмиралтейским мастерам за новый фрегат, поставленный под паруса, — царское спасибо, пензенскому воеводе, лихому мздоимцу, — кнут и каторга; светлейшему Данилычу за неусыпные труды — еще одна деревенька с мужиками на ораниенбаумском берегу...

Все-таки до чего же алчен светлейший! Поди, во всей Московии богаче его человека нет. До каких пор петровские праздники будут греметь под сводами меншиковских палат? У самого царя в Питере таких нет. Ну, да пусть Данилыч берет еще деревеньку. Ничего не скажешь — заслужил.

А это что за писание? На разграфленной бумаге. С иноземной печаткой. Это опять «арап» пишет из Парижа. Наверно, письмишко давно уже лежит нераспечатанное. Все некогда... Ага, прижало-таки с деньгами черного крестника. Пусть, пусть едет в Петербург. Инженеры там во как нужны.

Торопливо, разбрасывая строки вкривь и вкось, Петр Алексеевич пишет канцлеру Головкину: «Писали сюда из Парижа Абрам арап, Гаврило Резанов и Степан Коровин, что они по указу в свое отечество ехать готовы, только имеют на себе долгу каждый ефимков по 200, да сверх того, им всем надобно на проезд 300 ефимков. Того для те деньги... взяв от соляной суммы переведите в Париж...»

Петр Алексеевич кликнул денщика. Велел отправить письмо с нарочным. И опять — бумаги, бумаги. Рапорты о судах, приплывших в новооткрытые порты на Балтике. Доношения прибыльщиков о налогах, столь скудно пополняющих казну. Роспись чинам по табели о рангах. То дело важнейшее. В военной службе — от фендрика до фельдмаршала, во флоте — от констапеля до генерал-адмирала, в гражданской службе — от коллежского комиссара до канцлера. Первым восьми рангам дать дворянство. Петр Алексеевич подчеркивает последнее слово и пишет крупно, отчетливо через весь лист: «во всех достоинствах и авантажах... хотя бы они и низкой породы были».

Снова, снова бесчисленные запросы. Из юстиц-коллегии — о ссылке провинившихся матросов на галеры, из берг-коллегии — о разрешении уральским заводчикам покупать крестьян для молотовой работы, из ревизион-коллегии — об открывшейся недостаче по вотчинному управлению... Да что они там, в столице, без петровской указки шагу ступить не смеют... Все напутают, переврут...

Гигант с седеющей головой, с приметно погнувшимися широченными плечами поднялся из-за стола, крепко растер лицо, крякнул далеко слышным рыком. Пес-волкодав, дремавший в углу палатки, вскочил со вздыбленной шерстью. Гигант отбросил его пинком. Южное море вкрадчиво плескалось теплой водицей. Надо было ехать домой. Как можно скорей. Не медля. Тотчас.