Про гавань и шлюз в Кобоне

О ВОРОБУШКЕ СЕРЕНЬКОМ НЕПРИМЕТНОМ

Из столицы приходили вести, верить которым опасались. Александр Данилович Меншиков, генерал-губернатор санкт-петербургский, светлейший князь земли Ижорской, первый после царя человек на Руси, не удержался-таки на добытой высоте. С устрашающей внезапностью он оказался просто безродным и никому не нужным стариком. Со всеми своими домочадцами Меншиков отправился в ссылку, в далекий заледенелый Березов. О недавнем всесильном властителе в Питере говорить перестали разом, в одночасье, будто заживо похоронили человека.

У Петра Второго — новая невеста. Он помолвлен с Екатериной, сестрой государева дружка, шестнадцатилетнего Ивана Долгорукого. Вот кто нынче возвысился: род Долгоруких, древний, боярский, кость от кости Рюриковой. Только при дворе и бывают такие перемены. Как на качелях. Вниз — вверх. Вниз — вверх. Дух захватывает.

Петруше малому недосуг всерьез подумать о чем бы то ни было. Времени нет. Пиры сменяются охотой, охота — шумными празднествами. В упадок приходит задуманное и начатое великим дедом. Затихают литейные дворы, пустеют верфи. В кронштадтской гавани гниют корабли.

В тот год, еще прежде меншиковской опалы, для многих неожиданно на поверхность придворной жизни всплывает генерал-директор Ладожского канала — Бурхард Кристоф Миних. Да и как еще смело пошел он на взлет.

Талантливый инженер, умелый строитель плотин, шлюзов, бейшлотов оказался еще лучшим устроителем придворных интриг. Одному только богу известно, как он прокладывал себе дорогу в бурных потоках столичной жизни. Когда надо— смел и тверд, вовремя ловок, вовремя осторожен и всегда лукав. Он командует уже всеми фортификациями России. Звание члена военной коллегии и генерал-аншефа тешит его недолго. Впереди видится небывалая власть, кружащие голову почести.

Можно только удивляться, что за всеми теми делами он не забывает о канальном строительстве. Правда, на Ладоге он бывает теперь пореже. Но в каждый приезд деловито проверяет выемку земли и оставляет Людвигу или Резанову программу работ на ближайшую неделю.

Кто бы в Петербурге ни одерживал верх, чьи бы головы ни летели, кто бы ни рядился в осыпанные алмазами мундиры, «канавушка Ладожская» строилась своей чередой. Землекопы, плотники, камнетесы встречали день и проводили его в великих трудах. Они лишь по присяжным листам узнавали о новых баловнях питерской фортуны. Раздумывать о том недосуг. Веснами полно забот — не залило бы русло, осенями — не снесло бы штормовой водой плотины. И так из года в год.

На канале спешно готовили к судоходству шестидесятиверстное плечо. В Кобоне достраивали выпускной шлюз. Канал тут расширялся, образуя небольшую гавань. Вся эта гавань с незакрепленными еще берегами и само русло, насколько хватал глаз, были забиты шнявами, гукорами, волжскими ладьями, которые ждали выхода в озеро. Над водой голым лесом шевелились мачты. Шлюзовую работу доделывали денно и нощно. На подмости приходили судовые шкиперы и матросы, торопили, ругались. А под конец сами взялись за топоры и лопаты, чтобы помочь канавским. Так велика была нужда в канале, что он становился в строй готовыми отрезками, раньше полного окончания.

Ворота кобонского шлюза раскрылись ночью. На лебедках с гиканьем, криками, запевками работали десятка два добровольцев. Ворота расходились медленно-медленно. Вначале показалось, будто они совсем не движутся. Но вот в створах проблеснуло озеро. Люди на бровке канала весело вопили, размахивали руками, приплясывали. В костер, только что светивший плотникам, подбросили охапку валежника, пламя сразу взметнулось высоко в небо.

Гавриил Андреевич, пускавший в ход кобонский шлюз, усталый, припухшими от бессонницы глазами смотрел на разудалую сумятицу у костра. Работные и матросы праздновали половинный задел и выход на второе плечо канала. На берегу горели уже десятки костров. Резанов с любопытством вглядывался — кто это там в кругу, у огней носится, вертится, топочет в сумасшедшей пляске? Подошел ближе и глазам своим не поверил — отплясывал Егор Шеметов. Когда же это он спроворил? Ведь недавно был на шлюзе, налаживал лежни, маслил железные сердцевины блоков, чтобы тросы шли легко, не горели. И вот он уже здесь. И успел помыться, чумазый, через все лицо — темные полосы. В ладонях еще клок пакли, которой убирал излишек масла.

Не узнать Егора. Обычной его мрачности как не бывало. Он бросил паклю в костер, языки пламени взлетели ввысь. Шеметов заложил два пальца в рот, оглушительно, по-разбойничьи засвистел. С ближнего гукора вышла полюбоваться весельем румяная молодка повариха. Егор подхватил ее, закружил. Все сцепили руки, повели развеселый деревенский хоровод. Сбежалнсь сотни людей — с причалов, с судов, из землянок. Всех подняли знакомые звуки «Воробушка».

Разноголосо гремел хоровод:

Скажи, скажи, воробушек,
Как девицы ходят?

Егор проплыл внутри круга мелкими шажками, вертя головой.
 

Они этак и вот этак,
Туды глядь, сюды глядь,
Где молодцы сидят.

По требованию хоровода разбитной плясун уморительно смешно показывал походку купцов, и бояр, и хромых, и пьяниц.
 

У воробушка голова болела,
Так болела, так болела,
И рука, и спина, и ноженьки.
Уж как стал воробей приседать,
Так приседать, так приседать.

Шеметов не удержался на ногах, упал, перевернулся через голову. Грохнул такой хохот, что галки в своих гнездах на высоких елях проснулись, закричали, полетели прочь. Хоровод расцепился. Отплясывали по двое, по трое, положив руки на плечи друг другу, а то и каждый сам по себе.
 

Воробьи скачут, воробьи пляшут,
Попелищут, попелищут!

В танце не было ни музыки, ни лада. Отчего же так и подмывает броситься в этот угарный, без вина хмельной круг? Люди справляли самый святой праздник на земле — рабочую удачу! Удивительное чувство близости к этим простым, чистосердечным людям испытывал Гавриил Андреевич. Ничего-то не сделать без них, упорных, удалых, многогрешных, рвущих жилы, теряющих жизнь в болотах, на родимой земле. Ах ты, воробушек, неприметный, серенький...

Подкатился Егор, крикнул задиристо, дерзко:

— Давай спляшем, господин механик!

Корабли один за другим, миновав шлюзовые ворота, уходили в бурное озеро, белеющее гребнями волн. С палубы валкого, кубастого гальота, придерживаясь рукой за мачту, зычно прокричал рослый шкипер в просмоленом плаще:

— Э-эй, вы там, на канаве! Поторапливайтесь, воробушки!

Ветер ревел в снастях, клал гальот на бок. Воду в канале чуть рябило. Еще не кончилась ночь, когда Резанов двинул землекопные артели на второе плечо канала — от Кобоны через Шальдиху к сельцу Назия. За одну навигацию через Кобонский шлюз «разных прибывших из российских городов с разными припасами и с адмиралтейским дубом, без всякой вреды и помешательства, барок и других судов 774 пропущено, которые в Санкт-Петербург прибыли благополучно».

Год 1728-й на строительстве выдался горячий. От Кобоны до Назии — двадцать две версты. Землю приходилось брать из-под воды. Пробились обильные родники. Каждая лопата — тяжелей вдвое. Ноги месили засасывающую жижу. К июлю землекопы прошли половину пути до Назии. Русло было вырыто до полного профиля. Впритык за землеройными артелями шагали парни с топорами в руках. Они кренили берега заборником.

Строительство продвигалось вперед шумной и широкой полосой в несколько верст, как лавина или река, потерявшая берега. Оно наползало на вековые, тихие селения, сразу захлестывало их топотом ног, ржанием лошадей, скрипом бесчисленных колес, грохотом копров, стуком молотов в кузницах.

В устье Лавы испокон жили гончары. Обычно здесь полными днями жужжали ножные круги. Умелые мастера покрывали крынки, горшки, чашки нежнейшей глазурью, босоногие месильщики уминали глину, по пояс голые обжигальщики укладывали готовую посуду в печи. С приближением канала самые молодые лавские жители становились коногонами, либо «паузниками» — перегружали с мелкоосадчатых барок мешки на более крупные озерные суда.

В Шальдихе были целые семьи ложкарей. Славились их расписанные, цветастые, долбленые ложки с ухватистой рыбкой на конце. Ложкари становились плитоломами. Уходили в недальнее Путилово, вырубали ноздреватый крепкий известняк для отделки откосов канала. Всем давала работу канавушка. Рыбаки, знавшие все мели и перекаты, водили через озеро плоты. Даже мальчишки шли на суда отливщиками. К осени новое русло приблизилось вплотную к Назии. Работные артели были наряжены на линию до Липок.